Отражение глаз твоих [пишется] - Константин Бояндин

— Что… — начал Теммокан, держась рукой за ручку двери, и не окончил. Дракон положил шарик на одну из ладоней и резко накрыл её другой.

Теммокан не успел как следует защитить глаза. Вспышка была не жаркой, но его ощутимо толкнуло назад. Когда он поднялся на ноги, перед глазами ещё прыгали чёрные пятна, а за окном, прямо перед ним, виднелось нечто странное и небывалое… Полчаса спустя, когда удалось окончательно собраться с мыслями, навигатор осознал, что он видел знакомую с детства картину — круги, разбегающиеся по поверхности заросшей ряской воды. Только вместо воды было небо… а вместо ряски — облака, деревья, весь окружающий мир. Он покачивался вверх-вниз ещё секунду-другую, после чего всё вернулось на свои места.

Дракон отряхнул ладони. Тончайшая стеклянная пыль взвихрилась вокруг него.

И Теммокан понял, что их в комнате уже не двое. Светлейший, от волнения едва не подавившийся собственной сигарой… и трое ребят из охраны. Все с глазами, вылезающими на лоб. Должно быть, тоже увидели "круги на воде".

— Дракон? — спросил Даллатер, выплюнув остатки сигары прямо на пол. — Теммокан? Что тут творится?

— Извините, — проговорил Дракон смущённым басом. — Я несколько увлёкся. Есть захотелось, так что…

Нелепое это объяснение совершенно удовлетворило вновь прибывших и те, успокоенные, побрели прочь. Теммокан тем временем осмотрел и ощупал себя, чтобы убедиться, что всё на месте. Ну и развлечения у этих «медвежат»! Да! Чем ему кристалл-то не угодил? Однако ответа ждать не приходилось — Дракон уселся в кресло спиной к двери и, казалось, погрузился в размышления.

В точности как Светлейший. Если уж он погрузился в свои дела — можешь вставать и уходить, твоё присутствие более не обязательно. Провалиться им обоим с их деликатностью!

Минуты через три навигатор тихонько открыл дверь и вышел в коридор, где царила прохлада и полумрак. Окружающий мир казался ярким, свежим, только что возникшим. Что же такое произошло?… И зачем было звать его, Теммокана?

Множество мыслей приходили ему в голову, но ни одна не оказалась достаточно уместной.

В доме был кто-то ещё.

С каждым днём она словно приходила в себя после долгого, болезненного забытья. Иногда чувства резко обострялись — и каждое пятнышко на стене, каждый скрип, доносившийся из углов старого дома, каждый оттенок запаха — становились почти непереносимо сильными, изобилующими деталями, заслуживающими того, чтобы всматриваться и вслушиваться бесконечно. И руки. Те руки, что отодвигали засов, чтобы впустить всадников внутрь, действительно принадлежали старухе — высохшие, узловатые, с тонкой бледной кожей, испещрённой тёмными пятнышками. Теперь… она вновь и вновь осматривала себя… мнимая старость пропала без следа. Что происходит? Где она и кто она?…

— Я не отсюда родом, — услышала она как-то свой собственный голос и едва не подпрыгнула от неожиданности. Голос тоже стал моложе. Во всяком случае, уже не был глухим, угасшим, истёртым… В доме не было ни одного зеркала. А много ли увидишь в бадье с водой? Хорошо ещё, что колодец совсем рядом с домом, до реки в такую метель можно и не дойти.

И в доме находился кто-то ещё.

Чей-то взгляд, пристальный и цепкий, время от времени обжигал прикосновением затылок. Но, как стремительно ни пыталась она оборачиваться — никого так и не смогла заметить. Однако кто-то всё же был.

Возможно, это был какой-нибудь домовой. Или в кого там верили здешние жители? Сама она не помнила своего детства, но, обходя нехитрый двор, время от времени замечала, что оставляет — видимо, в моменты своего беспамятства — разнообразные мелкие подношения. Кому? Неизвестно. Кусочки сухарей с блюдечком воды. Немного каши. И так далее… И кто-то подчищал всё оставленное, до последней крупинки. Крысы? Вполне возможно… Или кто-то из безвредной нечисти, которую полагалось всячески ублажать?

Сегодня она впервые не оставила нигде ни крошки и таинственный взгляд преследовал её весь день.

Чем занять себя человеку, запертому метелью в четырёх стенах дома?

Чудо, что в сарае нашлось достаточно дров и угля, чтобы как-то пережить время холодов.

Чудо, что оставшихся скудных запасов хватит, чтобы увидеть новую весну.

Чудо, что банды мародёров и тех несчастных существ, за которыми охотятся отряды объединённой армии, не обращают внимания на эту деревеньку и единственный обитаемый дом.

Но продолжать надеяться на чудеса — значит, испытывать терпение богов. Кроме того, никому не известно, что ждёт её впереди. Так что пора пытаться самой вмешаться в то, что происходит. Чудеса ещё могут пригодиться.

…Она сидела и, чтобы хоть чем-то занять себя, чинила вытертую до блеска во многих местах, старенькую шубу. Бесполезное занятие, но сидеть у тихо потрескивающего огня, вслушиваясь в жалобный стон ветра и шорох в погребе — занятие не менее бесполезное. И гораздо быстрее привело бы её к безумию. А человек, которому доводилось быть на волосок от смерти, не торопится увидеть её вновь… Непонятный взгляд не оставлял её в покое уже третий день. Она прилежно оставляла скромные подношения — которые исчезали самое большее спустя полчаса — но избавиться от неприятного ощущения не удавлось.

Кроме того, были сны.

Несколько месяцев — или лет? — назад лишь во сне она ощущала себя живой и настоящей. Сны более походили на настоящий мир, нежели дымящиеся руины, останки людей и чего-то такого, что вызывало ужас и после смерти, мёртвые леса и отравленные озёра… Война никогда не бывает справедливой — как всякое потрясение, она поднимает со дна жизни огромную волну нечисти. И неизвестно, что страшнее — те битвы, о которых позднее слагают легенды или те, о которых предпочитают никогда не вспоминать… Во снах не было ни войны, ни огня, ни грязи.

А теперь, вот уже третью ночь, приходили видения каменного мешка, душной комнаты, заставленной огромными котлами и чанами, из которых поднимался едкий дым… И останки человека — судя по всему, съеденного заживо — посреди этой жуткой картины… Несколько раз она просыпалась от собственного крика. Приходил новый сон, и оживало всё то же жуткое видение… Оно преследовало её и наяву. Сидеть над шубой с иголкой в руках помогало хоть как-то избавиться от наваждения.

Было и ещё одно — отчасти приятное — явление. Память перестала проваливаться в небытие, стоило ей в очередной раз разомкнуть веки утром.

…Она обнаружила, что сидит, довольно давно, и прислушивается к звукам из погреба.

Тихо. Никто не шуршит, ничьи резцы не обрабатывают неподатливое дерево. Никто не попискивает, утверждая свои права на пищу, на территорию, на что бы то ни было… Тишина.